Книга Черная смерть. Морпех против Батыя  - Сергей Нуртазин

– Ага, значит, Смоленск уже есть?

– А куда же ему деваться.

Белозеров, желая прояснить ситуацию, задал следующий вопрос.

– А какой сейчас год?

– Эх, паря! Да разве же я знаю. Много зим минуло с той поры, когда я в лес подался.

– А когда это случилось, помните?

– И этого не помню. Одно могу сказать. В то время князь новгород-северский на половцев ходил, был бит, в полон попал.

– Так, значит, получается, что это тысяча сто восемьдесят пятый год.

Старик, не обращая внимания на рассуждения Белозерова, продолжал:

– И мой брат Иван с ним был. Из полона только через три года возвернулся. Родители сосватали его. Нашли девицу из нашей деревеньки. Только мы с той девицей любились. Я родителям и брату о том не сказал, а вскоре случилось так, что брат застал нас в лесу… Пошли мы друг против друга. Я грех совершил, за топор взялся. Хотел брата убить. За грехи мои родители и брат от меня отвернулись, а селяне изгоем нарекли и из деревеньки прогнали. Я же вернулся, любушку свою от позора забрал, да подался с ней в лес, в места глухие. В лесу вода для питья, деревья для строительства, зверь, птица, рыба, мед, грибы да ягоды. Чего еще надо? Опять же, тишь, благодать. Нам с любушкой лепотно вдвоем жить было. Потом дети рождаться начали. Первые девицами были, померли в малолетстве. Потом сыновья народились. Один сын утонул в отрочестве. Еще один ушел от нас в люди. Приспособился. Хорошо зажил. Сказывал, что в дружине у князя. Каждое лето являлся. Подарки нам привозил, посуду, соль, зерно, потом коровенку привел, следом лошадь, кур для нас прикупил. На ней, с третьим сыном, землю орать стали, рожь сажать.

– Где же жена? Сыновья?

– Елисей, тот, который в дружине был, уже пятое лето не является. Что с ним, не ведаю. Как сгинул. Может, полег в битве, а может, от хворобы какой помер. А последнего сына медведь на охоте поломал. Вскоре жена богу душу отдала. С тех пор и живу здесь один. Вернее, доживаю свой срок. Что вокруг творится, не ведаю. Места здесь глухие. За все время только два раза охотники сюда забредали. Зато жили в спокойствии, сами по себе и дани никому не давали.

– Как же вы один будете?

Старик грустно улыбнулся беззубым ртом.

– Я не один. Со мной Волчок, Зубок да кобылка Сивуха, да коровка Пеструха, да кур десяток.

– Сами же говорили, похоронить вас некому будет.

– Оно верно. Я и сам о том думаю. Может, и соберусь обратно в свою деревеньку. Глядишь, поможет Господь, и простят люди и родовичи мне мои прегрешения.

– Простят, обязательно простят.

– Это мы еще поглядим, а вы лучше ешьте. Вот медвежатники отведайте.

– Нас самих сегодня медведь чуть было не отведал.

– И такое бывает. Вы снедайте, стемнело совсем, ко сну пора. На лавках ляжете, а я на печь полезу, кости старые греть, – старик встал из-за стола, взял из миски два куска мяса, кинул собакам, шаркающими шажками поплелся к печке.

Перед сном Белозеров порылся в рюкзаке, вытащил оттуда баллончик, протянул Соколикову.

– Держи, Кирюха.

– Что это?

– Это особо эффективное средство для борьбы с паразитами.

– Зачем?

– Затем, чтобы на твое атлетически сложенное тело, которое так нравится моей несравненной сестрице Анастасии, не посягнули всякие там клопы, вши, блохи и, не дай бог, энцефалитные клещи.

С печи раздался голос старика Федора, который слышал их разговор:

– Ты, молодец, не страшись, в моей избе, окромя Волчка и Зубка, другой живности не водится. Травы, женой моей собранные, их давно прогнали. Так что спи, милок, спокойно. Ляг, опочинься, ни о чем не кручинься, – старик закряхтел, перевернулся на другой бок, и вскоре путешественники во времени услышали его громкий храп. Под храп деда Федора Аркадий быстро заснул, а вот сон Соколикова был недолгим. Натопленная печь источала жар, который и вернул бывшего морпеха в зной восточной страны. Он снова, сжимая в руках автомат, шел со своими товарищами по улице полуразрушенного города, мимо сожженных, помеченных пулями и осколками автомобилей, оборванных проводов электропередач, груд мусора и разбитого стекла руин многоэтажных домов. Те, что уцелели, печально взирают на морпехов пустыми глазницами окон, из которых в любой момент может прозвучать выстрел. На крышах некоторых из них большие пластиковые бочки, в них на солнце греется драгоценная вода для мытья и стирки, которая по шлангам поступает к жителям. Взгляды морских пехотинцев внимательно обшаривают все вокруг. Неожиданно из здания полуразрушенной школы выбегает шумная толпа местных детишек. С криками «Русие!» они обступают российских военных, что-то лопочут по-своему. Черноволосые, большеглазые, улыбчивые, с искренними радостными лицами, они тянут ладошки, чтобы хлопнуть ими по твердым ладоням морпехов. Кирилл улыбается, замечает у одного из детей пластиковую бутылку с водой. Сейчас бы попить. Духота и жара изматывают, в горле пересохло… Соколиков открыл глаза, недоуменно осмотрелся: «Где я?» Память быстро вернула события минувшего дня. Кирилл встал, подошел к кадушке с водой, напился. Голос старика Федора заставил вздрогнуть.

– Что, сынок, не спится? Оно так завсегда на новом месте. Ну, ничего, ты ложись, во второй раз крепко уснешь.

Старик оказался прав. Стоило Соколикову приклонить голову, как он тут же уснул.

* * *

Остаток времени до утра путешественники во времени отоспали крепко, сказались пережитые впечатления минувшего дня. Они даже не заметили, как проснулся и слез с печи старик Федор. Он-то их и разбудил:

– Вставайте, молодцы! Перекусите да в путь собирайтесь. До дороги путь не близкий. Как идти, я вам расскажу.

За столом сидели в полумраке, солнечный свет едва пробивался сквозь окна-щели, обтянутые бычьим пузырем. Завтрак состоял из миски с мясом, вареных яиц, крынки молока и трех кусков хлеба. Его Аркадий и Кирилл, памятуя о скудных запасах старика, есть не стали, да и по вкусу он не был похож на то, что пекли в их времени, а больше напоминал сыроватую, из грубого помола ржаной муки пресную толстую лепешку. Кроме того, Аркадий достал из рюкзака пачку галет, открыл, высыпал галеты перед стариком.

– Это вам, дедушка, подарок от нас. Можно есть вместо хлеба.

Старик взял одну галету.

– Боюсь, суховата будет. Зубов-то у меня, почитай, не осталось, потому и жевать нечем, – старик макнул галету в миску с молоком, потом сунул в рот, пошамкал, довольно проговорил:

– Скусно, однако.

Соколиков и Белозеров улыбнулись, глядя на довольное лицо старика. Он глянул на Аркадия, обеспокоенно спросил:

– Ты чего молоко не пьешь? Ужель не понравилось? У моей пеструхи молоко вкусное, утром надоил.

– Боюсь, дедушка. Молоко во мне не держится. Как выпью, живот крутить начинает, по кустам бегаю, а нам путь дальний предстоит.